Тут все ясно. Поджигай!
Когда грустно, надо читать, это отвлекает от тоскливых мыслишек и поднимает настроение. Прочитала, кажется всего-рассказ, а чувство, словно посмотрела хороший фильм.
Когда заплакал мраморный ангел...
Пушкина FOREVERМРАМОРНЫЙ АНГЕЛ
Отдельный эпизод из жизни
На старых кладбищах птицы поют как-то особенно звонко, задорно. Никакой печали в их трелях, никакого соболезнования и почтения к обитателям некрополя … И кладбищенские собаки являются собой особую породу четвероногих друзей человека. Они сосредоточены, неторопливы, накормлены сторожами и чрезвычайно мудры
- словно познали всю суетность этого бренного мира, сумели разглядеть в душах провожающих своих близких в последний путь облегчение, которое пытаются скрыть бурными рыданиями. Кладбищенские псы молчаливы. Они не носятся по тенистым аллеям, не устраивают свиданий на заброшенных могилах. Вожак стаи имеет право забраться в ритуальный автобус, усесться на сидение водителя и, положив лапы на руль, предаться размышлениям о тщете всего сущего. Увидев такую сцену, я неожиданно ойкнула - пес медленно, с достоинством повернул ко мне лохматую голову и внимательно посмотрел на меня. Наши взгляды встретились… Нет, гром не грянул, молния не ударила в высоковольтную линию, а за сотни километров на Тверской не поехал грунт под памятником А.С. Пушкину. Просто я первая отвела глаза, тихо сказала псу: «Извините!» - и опрометью бросилась прочь…
Огромные тополя и липы в три обхвата бросают благодатную тень на каменные кресты и надгробия господ, некогда состоявших в масонских ложах – времени не удается стереть всевидящее око, и оно устремлено вверх к девяти небесам, окрашенным в разные цвета по системе Вербера. Колонны с искусно сломанными верхушками указывают на места захоронения последних представителей некогда знатного рода, а черная ворона расхаживает неподалеку с бумажным стаканчиком в клюве. То ли занимается уборкой вверенной ей территории, то ли ищет источник живой воды в стране мертвых.
В ранний час на кладбищах бывает безлюдно…
Но вот мимо проходит странно одетая дама – в ярко красной накидке с зеленой каймой. Из-под накидки выглядывают дивные парчовые шаровары. На ногах – отменные китайские кеды временем Культурной Революции или заплыва Великого Кормчего по реке Яндзы. На голове дамы – тюбетейка, еле прикрывающая макушку с редкими ярко рыжими волосами. В холщовой сумке это странное существо женского пола тащит баночки с краской и кисти.
- Наша Бэлка ангелам пошла рожи портить, - опухший от постоянных возлияний за упокой своих тихих подопечных сторож смачно плюнул и не промахнулся – плевок точно попал в тяжелую каменную урну. – Ай, молодца! – похвалил старик сам себя и продолжил:
- Чего смотришь- то так? Рожи, говорю, разрисовывать пошла. Не любит, когда ангелы слепые. Родичи потом, знаешь, как орут, если, конечно, родичи есть, - сторож пожевал губами, что-то проворачивая в давно уставшем монотонности кладбищенской работы мозгу, - не, курилка ядреная тебе в бок, родичей нет, откуда им взяться, родичам-то? Сами, небось, померли уже… Наше мероприятие-то старое, старше и не сыщешь нигде… Ты пойди, глянь, чего Бэлка-то творит. Мы с нашими постоянными теперь уже клиентами вообще-то ею гордимся. Такого разгула ни на одном кладбище нет.
Подглядывать за людьми – последнее дело. Да еще на кладбище. И зачем я отправилась сюда? Что за некрофильские привычки – как окажусь на новом месте, так сразу отправляюсь на местный погост. «По культуре захоронения предков и уходу за могилками, можно судить о культуре всего народа!» - некогда поучал меня один из многочисленных гуру, который на самом деле был не гуру, а бывший сотрудник КГБ.
Мадам, которую старик-сторож называл Бэлкой, разговаривала сама с собой (как это часто делаю я, только она устраивала диалог то ли с видимой пустотой на кладбище, то ли со ждущими Страшного Суда жителями кладбищенской коммуналки, а не в трехкомнатной столичной квартире). Вслушивалась я в знакомые имена, фамилии и… чур меня!... знакомые названия рок-групп, и удивление мое становилось беспредельным.
Она знала каждого ангела, годами стерегущего вечный покой лекаря, пекаря, профессора или скрипача. Поглаживала отбитые носы, поврежденные временем и залетными хулиганами крылья, протирала тряпкой никогда не синеющие от мороза каменные ноги.
Ангелы отупело сидели на приписанных к ним мраморных глыбах. Держали руки по-военному по швам, вытягивались в полный рост, обнимали вазы с цветами, держали огромные книги с выбитыми на не переворачиваемых ветром страницах именами, стояли на одном колене, в припадке скорби протягивая достойные балерин руки в сторону некогда роскошных часовен.
…- Отстань, Мишка, отстань, проказник, - глупо хихикала Бэлка, пририсовывая черному крылатому охраннику какого-то бакалавра ярко-желтые слезы, грубым пунктиром уродующие гладкие щеки духа Божественного Порядка, - фу ты, балбес, язык-то спрячь…I feel so strong that I can’t disguise… Иди, иди, родной, вон как тебя публика зовет… Джа-ггер, Джа-ггер… А твоя мышка подождет тебя здесь и выпьет за твое здоровье… Now I need you more than ever…
В ее бормотанье и хихиканье отчетливо прослушивались цитаты из песни РОЛЛИНГ СТОУНЗ « Let’s spend the night together». В ужасе я застыла за огромным серым крестом, не зная, что делать – кладбище, ангелы с нарисованными слезами, сумасшедшая тетка, то и дело вспоминающая строчки из песен культовой английской группы. Бежать?
- А ты, голубок, будешь плакать синеньким, в прошлый раз плакал красненьким, а сегодня синеньким…
И белоснежный «голубок» получил свою порцию ультрасиних штрихов. Выглядело, конечно, все действо несколько диковато: размашистые шаги съехавшей на РОЛЛИНГАХ Бэлки, раскачивающиеся от ее быстрой ходьбы сумка, в которой с подозрительной готовностью банки расплескивали свое красящее содержимое, мои короткие перебежки за надгробиями.
- Марианка - дурочка, Марианка - блядь, прости меня грешную, ты к ней больше, Миш, не ходи, она с Китиком трахается… And now I know you will satisfy me…
Так, и Марианне Фейсфул по первое число досталось. Девушка, прямо скажем, не очень приличного поведения, но тоже поработала во славу рока не только своими амурными похождениями. Вот так, в тени почти российских лип, обматерили Фейсфул, без всякого почтения и понимания субординации.
-Девушка, а я вас спиной вижу. У меня на спинке, знаете какие глазки? Вылазьте, вылазьте из-за крестика-то, а то аптекарь рассердится да ножку вашу изволит откусить.
«Теодор Корвайзер. Аптекарь. Покойся с миром…» - было выбито на слегка приподнятом сером камне. Кто-то мелом неровно приписал к «покойся с миром» слово «отравитель». Получилось: «Теодор Корвайзер. Аптекарь. Покойся с миром, отравитель».
-Роуди – собаки страшные, - Бэлка широко улыбнулась мне, демонстрируя потрясающе ровный ряд белоснежных (не вставных) зубов, - они Мишука моего совсем замучили… Любишь Мишука-то?
«Кранты тебе, Пушкина, - пронеслось в голове, - МишукА Джэггера ты никогда не любила, хотя и уважала за сделанный им весомый вклад в развитие мирового рок-н-ролла». Судорожно сглотнув слюну, я усердно закивала головой.
- Врешь ты, конопатая, на лбу твоем написано, что Мишука не любишь… There’s no time to loose… Cash you dreams before they slip away. Это, может, и к лучшему. Мне больше достанется… Какие впалые щеки у Мишака, какие ножки- то тоненькие стали. Видала? Убьет себя диетами, хрен старый! Думает, вечную жизнь морковным соком заработать. Фигушки, Мишук. Вот сдохну скоро, я тебя с собой утащу. В Геенну Огненную на х…!
And nothing’s lost at such a cost, goodbye, Ruby Tuesday.
Бэлка громко хохотнула, опрокинула на ступеньки склепа почтенного профессора орнитологии банку с зеленой краской, сама же наступила левой ногой в эту липкую лужу и в немыслимом вальсе прошлась по площадке перед склепом, оставляя огромные следы цвета только что пробившихся на свет божий листочков сирени.
- А зачем Вы слезы ангелам рисуете? – отбросив страх и смущение, спросила я. Пришло время положить конец этой затянувшейся демонстрации пророллинговского безумия.
Бэлка от неожиданности вторжения в ее собственный бред на мгновение застыла, потом неловко повернулась, подскользнулась на собственных же следах и некрасиво плюхнулась на пятую точку, подмяв под себя упавшую с головы тюбетейку. Слетевший с ее ноги китайский кед, описав в воздухе правильную дугу, точнехонько упал к моим ногам, банки покатились в разные стороны, испохабив своим содержимым и без того задрызганный зеленью мрамор орнитолога.
- Хороший вопрос, курносая, - любительница Джэггера заговорила неожиданно хриплым голосом, тяжело вздохнув, - хорошенький вопросец.
Она поднялась, отряхнула накидку, жестом попросила вернуть ей улетевший ко мне кед, пинками отправила в кусты акации опустевшие банки.
-Когда мраморный ангел, любой из стоящих НА земле… - Бэлка подняла вверх указательный палец правой руки, пораженный неизлечимым артрозом, - когда, значит, ангел каменный заплачет по-настоящему, лежащие ПОД землей откроют глаза. Представляешь, конопатая, кто не успел стать завтраком для червей, в этот момент открывает глаза… Гоголь просыпается от летаргического сна, там, внизу, и воет от страха. Ангел плачет и начинается прелюдия Апокалипсиса… Сначала они открывают глаза, а потом… А потом они восстанут. И goodbye, Ruby Tuesday. Я репетирую этот момент. Понимаешь? Ре-пе-ти-рую. Здесь. Каждый день. Я приучаю их плакать. А этот гад нерастоптанный, сторож, их отмывает.
Она хмыкнула, нахлобучила на макушку мятую тюбетейку.
-Как ты думаешь, какого цвета будут настоящие ангельские слезы?
- Перламутровые, - немедленно ответила я, пятясь от кладбищенской сумасшедшей, которая начала неспешное движение в мою сторону. Из-за склепа орнитолога показался тот самый пес, который умел водить ритуальный автобус. В зубах он нес оброненную Бэлкой на одной из аллей колонковую кисточку.
- Ха! Сейчас-то тебя отключили, но подключали, подключали… Перламутровыми слезы будут у Ангела Альбиона, обычными - у Ангела Бостона, а у нашего Ангела они будут алыми. Если у тебя хватит смелости, если доживешь до того дня, попробуй эти слезы на вкус. Они солоноваты… Наш Ангел будет плакать кровью.
Последнюю фразу я уже додумала сама, я ее уже не слышала – летела, не чуя ног, по чисто выметенной сторожем дорожке к старинным чугунным воротам.
- А Мишука моего не трожь! – неслось мне вслед , Бэлка переключилась с пророческой волны по более привычную для себя, рок-н-ролльную, - и Китика не трожь! Чарлика себе возьми, Чарлика! Один черт, все сдохнем! Well, I sat right there in my seat well feeling like a king!
«Перламутровыми слезы будут у Ангела Альбиона.
Обычными – у Ангела Бостона.
У нашего Ангела они будут алыми».
Ангела какой местности Бэлка считала «нашим»? Подключите меня, пожалуйста, я хочу ЗНАТЬ.
И вот, как пишут в титрах кинофильмов, «прошло время»…
Осторожно пробираюсь вдоль кирпичной кладбищенской ограды к распахнутым воротам, внутренне готовясь к встрече с лохматыми псами. Для них припасены куриные косточки и несколько кусков ветчины… Сырой октябрьский ветер гуляет по аллеям Шелестящего Дола, лениво перебрасывая из стороны в сторону скрученные трубочкой сухие листья. Сторож в болотных высоких сапогах и необъятном прорезиненном плаще осунулся с момента нашей памятной встречи, потерял два передних зуба и указательный палец на левой руке.
«Псы откусили», - невесело думаю я, подходя к сгорбившейся на скамейке фигуре.
-Мадам, шево ишволите? – шепелявит сторож, ловя на лету пролетевшую сквозь дыру между зубами жеваную-пережеваную жвачку.
Как бы это выразиться поточнее? Так и сказать, что хочу, мол, видеть вашу местную сумасшедшую Бэлку дабы передать ей привет от узкого круга московской музыкальной общественности и благодарность за непреднамеренную помощь в создании классной песни?
- Я тут тюбетейку привезла, - начинаю издалека, лихорадочно соображая, а не завалялась ли где пачка сигарет для бедолаги. – Женщина тут у вас была… такая…
Сторож угрюмо кивнул, чихнул, матюкнулся и, наконец, поднялся со скамейки.
- Пойдем, - буркнул он и двинулся по знакомой мне аллее, - к Бэлке, значит, в гости пожаловала. Ну-ну… К той, что рожи ангелам размалевывала… Ну-ну, черт Хоттабыч, ну-ну.
Какой черт Хоттабыч? Из-за огромного черного креста появился неказистый песик. Он дрожал, поджимая то одну, то другую лапку, вздрагивая тщедушным тельцем с розовыми проплешинами.
«Мутировали. Они все здесь мутировали. Мощные мохнатые псины превратились в хвостатые лишаистые скелетики, здоровяк-сторож трансформировался в рыбака-спортсмена без реки и озера».
- Вотта, шдешь она и провалилашь, - сторож кивнул в сторону подозрительно знакомого приподнятого серого камня, - может, ливень почву размыл, может ещще чево… Дьявол ее рашберет. Бабенка-то ш придурью была…
«Теодор Корвайзер. Аптекарь. Покойся с миром, отравитель», - прочитала я и стало мне совсем грустно.
- Вон и и Хоттабыч видел, - дядька кивнул в сторону дрожащей псины, уже в третий раз за время разговора поднимающей лапу на надгробие аптекаря.
- Неделю кричала Бэлка-то, а потом и шатихла, - мой проводник по царству мертвых сокрушенно покачал головой и с шумом втянул воздух. – Я думал, упыри кого тершают, не шел, значит, боялша я… А энто она на помощь швала иш ямы. «Мишук! Мишук! Шпаши, родимый!» Так семь ночей и шлышалошь… Откудова мне шнать кто такой этот Мишук? Может, демон какой? Может, один демон другого кличет?
«Мишук! Мишук! Спаси, родной! – кричала Бэлка из глубокой ямы, заполненной жидкой глиной, - If I don’t get some shelter, I’m gonna fade away!
К краю ямы то и дело подходили молчаливые псы, заглядывали в нее и так же торжественно и молчаливо исчезали в разросшихся кустах сирени. Мишук Джэггер в те мгновения в очередной раз укрывался от уплаты налогов английской короне, Китик Ричардз падал с пальмы, виртуозно врезаясь головой в теплую курортную почву… Из-за проливных дождей никто на кладбище не захаживал, даже местные пьянчужки, любившие поспорить о философии Гегеля и Ницше в тени старинных склепов.
- Гошподь Бэлку накашал, - сторож укоризненно покачал головой, - тут девку одну похоронили, утопили ее… Кра-а-а-шивая, стерва… Утопили, шначит, жастрелил ее ухажер и утопил. И памятник ей родичи поштавили. Ангел, белый такой, как жжживой. Бэлка в тот день в аккурат пришла того ангела поганить швоими крашками. Ну и провалилашь. Поштоим? Помянем?
Из глубочайшего кармана беззубый дядька достал заветную плоскую бутылочку с напитком темно-янтарного цвета и два пластмассовых стаканчика.
- Да будет жемля Бэлке пухом, - произнес он и залпом опорожнил посудинку. Конъяк был отменный…
- На, жанюхай! – и странный собеседник ткнул мне в нос корочку заплесневелого черного хлеба.
…У гостеприимно распахнутых кладбищенских ворот, получив от меня пачку Malboro Light, сторож-рыбак поставил точку в бэлкиной истории.
- Череш неделю доштали ее, Хоттабыч мешто покажал… Гадошть, конечно, но мы ее вымыли… Н-да… Воняла Бэлка. И положили ее на крышку надгробия, шначит, прошохнуть. Утром пришли… - рассказчик помолчал, снова шумно втянул в себя осенний воздух , - утром пришли, а на лице бэлкином кто-то крашной крашкой слешки наришовал.
«Перламутровыми слезы будут у Ангела Альбиона, обычными – у Ангела Бостона, а у нашего Ангела они будут алыми… Наш Ангел будет плакать кровью», - моментально вспомнился мне бэлкин бред.
- Шпалили мы чертовку эту, огнем почистили, так ветер ишкры понешь, парочка замушоренных могилок и жанялась. Крашиво горели!
Опрометью бросилась я бежать обратно под заливистый лай доходяги-Хоттабыча и непонятные крики сторожа. Но не к тому месту, где погибла несчастная поклонница РОЛЛИНГ СТОУНЗ, а дальше, к Ангелу из светящегося белого мрамора, что был призван хранить покой утонувшей красавицы.
По щекам Ангела текли слезы…
Smiling faces I can see
But not for me I sit and watch
As tears go by
Я поднялась на цыпочки и дотронулась до блестящих на мраморе капель. Потом осторожно слизнула влагу с кончиков пальцев, пробуя эти слезы на вкус. Обычная вода, дождевая… Словно камень свалился у меня с души. Нет, Ангел не плакал, он просто не мог никуда спрятаться от моросящего осеннего занудства.
(с) www.margenta.ru
Когда заплакал мраморный ангел...
Пушкина FOREVERМРАМОРНЫЙ АНГЕЛ
Отдельный эпизод из жизни
На старых кладбищах птицы поют как-то особенно звонко, задорно. Никакой печали в их трелях, никакого соболезнования и почтения к обитателям некрополя … И кладбищенские собаки являются собой особую породу четвероногих друзей человека. Они сосредоточены, неторопливы, накормлены сторожами и чрезвычайно мудры
- словно познали всю суетность этого бренного мира, сумели разглядеть в душах провожающих своих близких в последний путь облегчение, которое пытаются скрыть бурными рыданиями. Кладбищенские псы молчаливы. Они не носятся по тенистым аллеям, не устраивают свиданий на заброшенных могилах. Вожак стаи имеет право забраться в ритуальный автобус, усесться на сидение водителя и, положив лапы на руль, предаться размышлениям о тщете всего сущего. Увидев такую сцену, я неожиданно ойкнула - пес медленно, с достоинством повернул ко мне лохматую голову и внимательно посмотрел на меня. Наши взгляды встретились… Нет, гром не грянул, молния не ударила в высоковольтную линию, а за сотни километров на Тверской не поехал грунт под памятником А.С. Пушкину. Просто я первая отвела глаза, тихо сказала псу: «Извините!» - и опрометью бросилась прочь…
Огромные тополя и липы в три обхвата бросают благодатную тень на каменные кресты и надгробия господ, некогда состоявших в масонских ложах – времени не удается стереть всевидящее око, и оно устремлено вверх к девяти небесам, окрашенным в разные цвета по системе Вербера. Колонны с искусно сломанными верхушками указывают на места захоронения последних представителей некогда знатного рода, а черная ворона расхаживает неподалеку с бумажным стаканчиком в клюве. То ли занимается уборкой вверенной ей территории, то ли ищет источник живой воды в стране мертвых.
В ранний час на кладбищах бывает безлюдно…
Но вот мимо проходит странно одетая дама – в ярко красной накидке с зеленой каймой. Из-под накидки выглядывают дивные парчовые шаровары. На ногах – отменные китайские кеды временем Культурной Революции или заплыва Великого Кормчего по реке Яндзы. На голове дамы – тюбетейка, еле прикрывающая макушку с редкими ярко рыжими волосами. В холщовой сумке это странное существо женского пола тащит баночки с краской и кисти.
- Наша Бэлка ангелам пошла рожи портить, - опухший от постоянных возлияний за упокой своих тихих подопечных сторож смачно плюнул и не промахнулся – плевок точно попал в тяжелую каменную урну. – Ай, молодца! – похвалил старик сам себя и продолжил:
- Чего смотришь- то так? Рожи, говорю, разрисовывать пошла. Не любит, когда ангелы слепые. Родичи потом, знаешь, как орут, если, конечно, родичи есть, - сторож пожевал губами, что-то проворачивая в давно уставшем монотонности кладбищенской работы мозгу, - не, курилка ядреная тебе в бок, родичей нет, откуда им взяться, родичам-то? Сами, небось, померли уже… Наше мероприятие-то старое, старше и не сыщешь нигде… Ты пойди, глянь, чего Бэлка-то творит. Мы с нашими постоянными теперь уже клиентами вообще-то ею гордимся. Такого разгула ни на одном кладбище нет.
Подглядывать за людьми – последнее дело. Да еще на кладбище. И зачем я отправилась сюда? Что за некрофильские привычки – как окажусь на новом месте, так сразу отправляюсь на местный погост. «По культуре захоронения предков и уходу за могилками, можно судить о культуре всего народа!» - некогда поучал меня один из многочисленных гуру, который на самом деле был не гуру, а бывший сотрудник КГБ.
Мадам, которую старик-сторож называл Бэлкой, разговаривала сама с собой (как это часто делаю я, только она устраивала диалог то ли с видимой пустотой на кладбище, то ли со ждущими Страшного Суда жителями кладбищенской коммуналки, а не в трехкомнатной столичной квартире). Вслушивалась я в знакомые имена, фамилии и… чур меня!... знакомые названия рок-групп, и удивление мое становилось беспредельным.
Она знала каждого ангела, годами стерегущего вечный покой лекаря, пекаря, профессора или скрипача. Поглаживала отбитые носы, поврежденные временем и залетными хулиганами крылья, протирала тряпкой никогда не синеющие от мороза каменные ноги.
Ангелы отупело сидели на приписанных к ним мраморных глыбах. Держали руки по-военному по швам, вытягивались в полный рост, обнимали вазы с цветами, держали огромные книги с выбитыми на не переворачиваемых ветром страницах именами, стояли на одном колене, в припадке скорби протягивая достойные балерин руки в сторону некогда роскошных часовен.
…- Отстань, Мишка, отстань, проказник, - глупо хихикала Бэлка, пририсовывая черному крылатому охраннику какого-то бакалавра ярко-желтые слезы, грубым пунктиром уродующие гладкие щеки духа Божественного Порядка, - фу ты, балбес, язык-то спрячь…I feel so strong that I can’t disguise… Иди, иди, родной, вон как тебя публика зовет… Джа-ггер, Джа-ггер… А твоя мышка подождет тебя здесь и выпьет за твое здоровье… Now I need you more than ever…
В ее бормотанье и хихиканье отчетливо прослушивались цитаты из песни РОЛЛИНГ СТОУНЗ « Let’s spend the night together». В ужасе я застыла за огромным серым крестом, не зная, что делать – кладбище, ангелы с нарисованными слезами, сумасшедшая тетка, то и дело вспоминающая строчки из песен культовой английской группы. Бежать?
- А ты, голубок, будешь плакать синеньким, в прошлый раз плакал красненьким, а сегодня синеньким…
И белоснежный «голубок» получил свою порцию ультрасиних штрихов. Выглядело, конечно, все действо несколько диковато: размашистые шаги съехавшей на РОЛЛИНГАХ Бэлки, раскачивающиеся от ее быстрой ходьбы сумка, в которой с подозрительной готовностью банки расплескивали свое красящее содержимое, мои короткие перебежки за надгробиями.
- Марианка - дурочка, Марианка - блядь, прости меня грешную, ты к ней больше, Миш, не ходи, она с Китиком трахается… And now I know you will satisfy me…
Так, и Марианне Фейсфул по первое число досталось. Девушка, прямо скажем, не очень приличного поведения, но тоже поработала во славу рока не только своими амурными похождениями. Вот так, в тени почти российских лип, обматерили Фейсфул, без всякого почтения и понимания субординации.
-Девушка, а я вас спиной вижу. У меня на спинке, знаете какие глазки? Вылазьте, вылазьте из-за крестика-то, а то аптекарь рассердится да ножку вашу изволит откусить.
«Теодор Корвайзер. Аптекарь. Покойся с миром…» - было выбито на слегка приподнятом сером камне. Кто-то мелом неровно приписал к «покойся с миром» слово «отравитель». Получилось: «Теодор Корвайзер. Аптекарь. Покойся с миром, отравитель».
-Роуди – собаки страшные, - Бэлка широко улыбнулась мне, демонстрируя потрясающе ровный ряд белоснежных (не вставных) зубов, - они Мишука моего совсем замучили… Любишь Мишука-то?
«Кранты тебе, Пушкина, - пронеслось в голове, - МишукА Джэггера ты никогда не любила, хотя и уважала за сделанный им весомый вклад в развитие мирового рок-н-ролла». Судорожно сглотнув слюну, я усердно закивала головой.
- Врешь ты, конопатая, на лбу твоем написано, что Мишука не любишь… There’s no time to loose… Cash you dreams before they slip away. Это, может, и к лучшему. Мне больше достанется… Какие впалые щеки у Мишака, какие ножки- то тоненькие стали. Видала? Убьет себя диетами, хрен старый! Думает, вечную жизнь морковным соком заработать. Фигушки, Мишук. Вот сдохну скоро, я тебя с собой утащу. В Геенну Огненную на х…!
And nothing’s lost at such a cost, goodbye, Ruby Tuesday.
Бэлка громко хохотнула, опрокинула на ступеньки склепа почтенного профессора орнитологии банку с зеленой краской, сама же наступила левой ногой в эту липкую лужу и в немыслимом вальсе прошлась по площадке перед склепом, оставляя огромные следы цвета только что пробившихся на свет божий листочков сирени.
- А зачем Вы слезы ангелам рисуете? – отбросив страх и смущение, спросила я. Пришло время положить конец этой затянувшейся демонстрации пророллинговского безумия.
Бэлка от неожиданности вторжения в ее собственный бред на мгновение застыла, потом неловко повернулась, подскользнулась на собственных же следах и некрасиво плюхнулась на пятую точку, подмяв под себя упавшую с головы тюбетейку. Слетевший с ее ноги китайский кед, описав в воздухе правильную дугу, точнехонько упал к моим ногам, банки покатились в разные стороны, испохабив своим содержимым и без того задрызганный зеленью мрамор орнитолога.
- Хороший вопрос, курносая, - любительница Джэггера заговорила неожиданно хриплым голосом, тяжело вздохнув, - хорошенький вопросец.
Она поднялась, отряхнула накидку, жестом попросила вернуть ей улетевший ко мне кед, пинками отправила в кусты акации опустевшие банки.
-Когда мраморный ангел, любой из стоящих НА земле… - Бэлка подняла вверх указательный палец правой руки, пораженный неизлечимым артрозом, - когда, значит, ангел каменный заплачет по-настоящему, лежащие ПОД землей откроют глаза. Представляешь, конопатая, кто не успел стать завтраком для червей, в этот момент открывает глаза… Гоголь просыпается от летаргического сна, там, внизу, и воет от страха. Ангел плачет и начинается прелюдия Апокалипсиса… Сначала они открывают глаза, а потом… А потом они восстанут. И goodbye, Ruby Tuesday. Я репетирую этот момент. Понимаешь? Ре-пе-ти-рую. Здесь. Каждый день. Я приучаю их плакать. А этот гад нерастоптанный, сторож, их отмывает.
Она хмыкнула, нахлобучила на макушку мятую тюбетейку.
-Как ты думаешь, какого цвета будут настоящие ангельские слезы?
- Перламутровые, - немедленно ответила я, пятясь от кладбищенской сумасшедшей, которая начала неспешное движение в мою сторону. Из-за склепа орнитолога показался тот самый пес, который умел водить ритуальный автобус. В зубах он нес оброненную Бэлкой на одной из аллей колонковую кисточку.
- Ха! Сейчас-то тебя отключили, но подключали, подключали… Перламутровыми слезы будут у Ангела Альбиона, обычными - у Ангела Бостона, а у нашего Ангела они будут алыми. Если у тебя хватит смелости, если доживешь до того дня, попробуй эти слезы на вкус. Они солоноваты… Наш Ангел будет плакать кровью.
Последнюю фразу я уже додумала сама, я ее уже не слышала – летела, не чуя ног, по чисто выметенной сторожем дорожке к старинным чугунным воротам.
- А Мишука моего не трожь! – неслось мне вслед , Бэлка переключилась с пророческой волны по более привычную для себя, рок-н-ролльную, - и Китика не трожь! Чарлика себе возьми, Чарлика! Один черт, все сдохнем! Well, I sat right there in my seat well feeling like a king!
«Перламутровыми слезы будут у Ангела Альбиона.
Обычными – у Ангела Бостона.
У нашего Ангела они будут алыми».
Ангела какой местности Бэлка считала «нашим»? Подключите меня, пожалуйста, я хочу ЗНАТЬ.
И вот, как пишут в титрах кинофильмов, «прошло время»…
Осторожно пробираюсь вдоль кирпичной кладбищенской ограды к распахнутым воротам, внутренне готовясь к встрече с лохматыми псами. Для них припасены куриные косточки и несколько кусков ветчины… Сырой октябрьский ветер гуляет по аллеям Шелестящего Дола, лениво перебрасывая из стороны в сторону скрученные трубочкой сухие листья. Сторож в болотных высоких сапогах и необъятном прорезиненном плаще осунулся с момента нашей памятной встречи, потерял два передних зуба и указательный палец на левой руке.
«Псы откусили», - невесело думаю я, подходя к сгорбившейся на скамейке фигуре.
-Мадам, шево ишволите? – шепелявит сторож, ловя на лету пролетевшую сквозь дыру между зубами жеваную-пережеваную жвачку.
Как бы это выразиться поточнее? Так и сказать, что хочу, мол, видеть вашу местную сумасшедшую Бэлку дабы передать ей привет от узкого круга московской музыкальной общественности и благодарность за непреднамеренную помощь в создании классной песни?
- Я тут тюбетейку привезла, - начинаю издалека, лихорадочно соображая, а не завалялась ли где пачка сигарет для бедолаги. – Женщина тут у вас была… такая…
Сторож угрюмо кивнул, чихнул, матюкнулся и, наконец, поднялся со скамейки.
- Пойдем, - буркнул он и двинулся по знакомой мне аллее, - к Бэлке, значит, в гости пожаловала. Ну-ну… К той, что рожи ангелам размалевывала… Ну-ну, черт Хоттабыч, ну-ну.
Какой черт Хоттабыч? Из-за огромного черного креста появился неказистый песик. Он дрожал, поджимая то одну, то другую лапку, вздрагивая тщедушным тельцем с розовыми проплешинами.
«Мутировали. Они все здесь мутировали. Мощные мохнатые псины превратились в хвостатые лишаистые скелетики, здоровяк-сторож трансформировался в рыбака-спортсмена без реки и озера».
- Вотта, шдешь она и провалилашь, - сторож кивнул в сторону подозрительно знакомого приподнятого серого камня, - может, ливень почву размыл, может ещще чево… Дьявол ее рашберет. Бабенка-то ш придурью была…
«Теодор Корвайзер. Аптекарь. Покойся с миром, отравитель», - прочитала я и стало мне совсем грустно.
- Вон и и Хоттабыч видел, - дядька кивнул в сторону дрожащей псины, уже в третий раз за время разговора поднимающей лапу на надгробие аптекаря.
- Неделю кричала Бэлка-то, а потом и шатихла, - мой проводник по царству мертвых сокрушенно покачал головой и с шумом втянул воздух. – Я думал, упыри кого тершают, не шел, значит, боялша я… А энто она на помощь швала иш ямы. «Мишук! Мишук! Шпаши, родимый!» Так семь ночей и шлышалошь… Откудова мне шнать кто такой этот Мишук? Может, демон какой? Может, один демон другого кличет?
«Мишук! Мишук! Спаси, родной! – кричала Бэлка из глубокой ямы, заполненной жидкой глиной, - If I don’t get some shelter, I’m gonna fade away!
К краю ямы то и дело подходили молчаливые псы, заглядывали в нее и так же торжественно и молчаливо исчезали в разросшихся кустах сирени. Мишук Джэггер в те мгновения в очередной раз укрывался от уплаты налогов английской короне, Китик Ричардз падал с пальмы, виртуозно врезаясь головой в теплую курортную почву… Из-за проливных дождей никто на кладбище не захаживал, даже местные пьянчужки, любившие поспорить о философии Гегеля и Ницше в тени старинных склепов.
- Гошподь Бэлку накашал, - сторож укоризненно покачал головой, - тут девку одну похоронили, утопили ее… Кра-а-а-шивая, стерва… Утопили, шначит, жастрелил ее ухажер и утопил. И памятник ей родичи поштавили. Ангел, белый такой, как жжживой. Бэлка в тот день в аккурат пришла того ангела поганить швоими крашками. Ну и провалилашь. Поштоим? Помянем?
Из глубочайшего кармана беззубый дядька достал заветную плоскую бутылочку с напитком темно-янтарного цвета и два пластмассовых стаканчика.
- Да будет жемля Бэлке пухом, - произнес он и залпом опорожнил посудинку. Конъяк был отменный…
- На, жанюхай! – и странный собеседник ткнул мне в нос корочку заплесневелого черного хлеба.
…У гостеприимно распахнутых кладбищенских ворот, получив от меня пачку Malboro Light, сторож-рыбак поставил точку в бэлкиной истории.
- Череш неделю доштали ее, Хоттабыч мешто покажал… Гадошть, конечно, но мы ее вымыли… Н-да… Воняла Бэлка. И положили ее на крышку надгробия, шначит, прошохнуть. Утром пришли… - рассказчик помолчал, снова шумно втянул в себя осенний воздух , - утром пришли, а на лице бэлкином кто-то крашной крашкой слешки наришовал.
«Перламутровыми слезы будут у Ангела Альбиона, обычными – у Ангела Бостона, а у нашего Ангела они будут алыми… Наш Ангел будет плакать кровью», - моментально вспомнился мне бэлкин бред.
- Шпалили мы чертовку эту, огнем почистили, так ветер ишкры понешь, парочка замушоренных могилок и жанялась. Крашиво горели!
Опрометью бросилась я бежать обратно под заливистый лай доходяги-Хоттабыча и непонятные крики сторожа. Но не к тому месту, где погибла несчастная поклонница РОЛЛИНГ СТОУНЗ, а дальше, к Ангелу из светящегося белого мрамора, что был призван хранить покой утонувшей красавицы.
По щекам Ангела текли слезы…
Smiling faces I can see
But not for me I sit and watch
As tears go by
Я поднялась на цыпочки и дотронулась до блестящих на мраморе капель. Потом осторожно слизнула влагу с кончиков пальцев, пробуя эти слезы на вкус. Обычная вода, дождевая… Словно камень свалился у меня с души. Нет, Ангел не плакал, он просто не мог никуда спрятаться от моросящего осеннего занудства.
(с) www.margenta.ru
@музыка: Маргента
@настроение: нормальное
@темы: день за днем