Про мрамор, ангелов и читать...

[LOUK-FOX]

Когда грустно, надо читать, это отвлекает от тоскливых мыслишек и поднимает настроение. Прочитала, кажется всего-рассказ, а чувство, словно посмотрела хороший фильм.
Когда заплакал мраморный ангел...

Пушкина FOREVER

МРАМОРНЫЙ АНГЕЛ

Отдельный эпизод из жизни

На старых кладбищах птицы поют как-то особенно звонко, задорно. Никакой печали в их трелях, никакого соболезнования и почтения к обитателям некрополя … И кладбищенские собаки являются собой особую породу четвероногих друзей человека. Они сосредоточены, неторопливы, накормлены сторожами и чрезвычайно мудры

- словно познали всю суетность этого бренного мира, сумели разглядеть в душах провожающих своих близких в последний путь облегчение, которое пытаются скрыть бурными рыданиями. Кладбищенские псы молчаливы. Они не носятся по тенистым аллеям, не устраивают свиданий на заброшенных могилах. Вожак стаи имеет право забраться в ритуальный автобус, усесться на сидение водителя и, положив лапы на руль, предаться размышлениям о тщете всего сущего. Увидев такую сцену, я неожиданно ойкнула - пес медленно, с достоинством повернул ко мне лохматую голову и внимательно посмотрел на меня. Наши взгляды встретились… Нет, гром не грянул, молния не ударила в высоковольтную линию, а за сотни километров на Тверской не поехал грунт под памятником А.С. Пушкину. Просто я первая отвела глаза, тихо сказала псу: «Извините!» - и опрометью бросилась прочь…

Огромные тополя и липы в три обхвата бросают благодатную тень на каменные кресты и надгробия господ, некогда состоявших в масонских ложах – времени не удается стереть всевидящее око, и оно устремлено вверх к девяти небесам, окрашенным в разные цвета по системе Вербера. Колонны с искусно сломанными верхушками указывают на места захоронения последних представителей некогда знатного рода, а черная ворона расхаживает неподалеку с бумажным стаканчиком в клюве. То ли занимается уборкой вверенной ей территории, то ли ищет источник живой воды в стране мертвых.

В ранний час на кладбищах бывает безлюдно…

Но вот мимо проходит странно одетая дама – в ярко красной накидке с зеленой каймой. Из-под накидки выглядывают дивные парчовые шаровары. На ногах – отменные китайские кеды временем Культурной Революции или заплыва Великого Кормчего по реке Яндзы. На голове дамы – тюбетейка, еле прикрывающая макушку с редкими ярко рыжими волосами. В холщовой сумке это странное существо женского пола тащит баночки с краской и кисти.

- Наша Бэлка ангелам пошла рожи портить, - опухший от постоянных возлияний за упокой своих тихих подопечных сторож смачно плюнул и не промахнулся – плевок точно попал в тяжелую каменную урну. – Ай, молодца! – похвалил старик сам себя и продолжил:

- Чего смотришь- то так? Рожи, говорю, разрисовывать пошла. Не любит, когда ангелы слепые. Родичи потом, знаешь, как орут, если, конечно, родичи есть, - сторож пожевал губами, что-то проворачивая в давно уставшем монотонности кладбищенской работы мозгу, - не, курилка ядреная тебе в бок, родичей нет, откуда им взяться, родичам-то? Сами, небось, померли уже… Наше мероприятие-то старое, старше и не сыщешь нигде… Ты пойди, глянь, чего Бэлка-то творит. Мы с нашими постоянными теперь уже клиентами вообще-то ею гордимся. Такого разгула ни на одном кладбище нет.
Подглядывать за людьми – последнее дело. Да еще на кладбище. И зачем я отправилась сюда? Что за некрофильские привычки – как окажусь на новом месте, так сразу отправляюсь на местный погост. «По культуре захоронения предков и уходу за могилками, можно судить о культуре всего народа!» - некогда поучал меня один из многочисленных гуру, который на самом деле был не гуру, а бывший сотрудник КГБ.

Мадам, которую старик-сторож называл Бэлкой, разговаривала сама с собой (как это часто делаю я, только она устраивала диалог то ли с видимой пустотой на кладбище, то ли со ждущими Страшного Суда жителями кладбищенской коммуналки, а не в трехкомнатной столичной квартире). Вслушивалась я в знакомые имена, фамилии и… чур меня!... знакомые названия рок-групп, и удивление мое становилось беспредельным.

Она знала каждого ангела, годами стерегущего вечный покой лекаря, пекаря, профессора или скрипача. Поглаживала отбитые носы, поврежденные временем и залетными хулиганами крылья, протирала тряпкой никогда не синеющие от мороза каменные ноги.

Ангелы отупело сидели на приписанных к ним мраморных глыбах. Держали руки по-военному по швам, вытягивались в полный рост, обнимали вазы с цветами, держали огромные книги с выбитыми на не переворачиваемых ветром страницах именами, стояли на одном колене, в припадке скорби протягивая достойные балерин руки в сторону некогда роскошных часовен.

…- Отстань, Мишка, отстань, проказник, - глупо хихикала Бэлка, пририсовывая черному крылатому охраннику какого-то бакалавра ярко-желтые слезы, грубым пунктиром уродующие гладкие щеки духа Божественного Порядка, - фу ты, балбес, язык-то спрячь…I feel so strong that I can’t disguise… Иди, иди, родной, вон как тебя публика зовет… Джа-ггер, Джа-ггер… А твоя мышка подождет тебя здесь и выпьет за твое здоровье… Now I need you more than ever…

В ее бормотанье и хихиканье отчетливо прослушивались цитаты из песни РОЛЛИНГ СТОУНЗ « Let’s spend the night together». В ужасе я застыла за огромным серым крестом, не зная, что делать – кладбище, ангелы с нарисованными слезами, сумасшедшая тетка, то и дело вспоминающая строчки из песен культовой английской группы. Бежать?

- А ты, голубок, будешь плакать синеньким, в прошлый раз плакал красненьким, а сегодня синеньким…

И белоснежный «голубок» получил свою порцию ультрасиних штрихов. Выглядело, конечно, все действо несколько диковато: размашистые шаги съехавшей на РОЛЛИНГАХ Бэлки, раскачивающиеся от ее быстрой ходьбы сумка, в которой с подозрительной готовностью банки расплескивали свое красящее содержимое, мои короткие перебежки за надгробиями.

- Марианка - дурочка, Марианка - блядь, прости меня грешную, ты к ней больше, Миш, не ходи, она с Китиком трахается… And now I know you will satisfy me…

Так, и Марианне Фейсфул по первое число досталось. Девушка, прямо скажем, не очень приличного поведения, но тоже поработала во славу рока не только своими амурными похождениями. Вот так, в тени почти российских лип, обматерили Фейсфул, без всякого почтения и понимания субординации.

-Девушка, а я вас спиной вижу. У меня на спинке, знаете какие глазки? Вылазьте, вылазьте из-за крестика-то, а то аптекарь рассердится да ножку вашу изволит откусить.

«Теодор Корвайзер. Аптекарь. Покойся с миром…» - было выбито на слегка приподнятом сером камне. Кто-то мелом неровно приписал к «покойся с миром» слово «отравитель». Получилось: «Теодор Корвайзер. Аптекарь. Покойся с миром, отравитель».

-Роуди – собаки страшные, - Бэлка широко улыбнулась мне, демонстрируя потрясающе ровный ряд белоснежных (не вставных) зубов, - они Мишука моего совсем замучили… Любишь Мишука-то?

«Кранты тебе, Пушкина, - пронеслось в голове, - МишукА Джэггера ты никогда не любила, хотя и уважала за сделанный им весомый вклад в развитие мирового рок-н-ролла». Судорожно сглотнув слюну, я усердно закивала головой.

- Врешь ты, конопатая, на лбу твоем написано, что Мишука не любишь… There’s no time to loose… Cash you dreams before they slip away. Это, может, и к лучшему. Мне больше достанется… Какие впалые щеки у Мишака, какие ножки- то тоненькие стали. Видала? Убьет себя диетами, хрен старый! Думает, вечную жизнь морковным соком заработать. Фигушки, Мишук. Вот сдохну скоро, я тебя с собой утащу. В Геенну Огненную на х…!

And nothing’s lost at such a cost, goodbye, Ruby Tuesday.

Бэлка громко хохотнула, опрокинула на ступеньки склепа почтенного профессора орнитологии банку с зеленой краской, сама же наступила левой ногой в эту липкую лужу и в немыслимом вальсе прошлась по площадке перед склепом, оставляя огромные следы цвета только что пробившихся на свет божий листочков сирени.

- А зачем Вы слезы ангелам рисуете? – отбросив страх и смущение, спросила я. Пришло время положить конец этой затянувшейся демонстрации пророллинговского безумия.

Бэлка от неожиданности вторжения в ее собственный бред на мгновение застыла, потом неловко повернулась, подскользнулась на собственных же следах и некрасиво плюхнулась на пятую точку, подмяв под себя упавшую с головы тюбетейку. Слетевший с ее ноги китайский кед, описав в воздухе правильную дугу, точнехонько упал к моим ногам, банки покатились в разные стороны, испохабив своим содержимым и без того задрызганный зеленью мрамор орнитолога.

- Хороший вопрос, курносая, - любительница Джэггера заговорила неожиданно хриплым голосом, тяжело вздохнув, - хорошенький вопросец.

Она поднялась, отряхнула накидку, жестом попросила вернуть ей улетевший ко мне кед, пинками отправила в кусты акации опустевшие банки.

-Когда мраморный ангел, любой из стоящих НА земле… - Бэлка подняла вверх указательный палец правой руки, пораженный неизлечимым артрозом, - когда, значит, ангел каменный заплачет по-настоящему, лежащие ПОД землей откроют глаза. Представляешь, конопатая, кто не успел стать завтраком для червей, в этот момент открывает глаза… Гоголь просыпается от летаргического сна, там, внизу, и воет от страха. Ангел плачет и начинается прелюдия Апокалипсиса… Сначала они открывают глаза, а потом… А потом они восстанут. И goodbye, Ruby Tuesday. Я репетирую этот момент. Понимаешь? Ре-пе-ти-рую. Здесь. Каждый день. Я приучаю их плакать. А этот гад нерастоптанный, сторож, их отмывает.

Она хмыкнула, нахлобучила на макушку мятую тюбетейку.

-Как ты думаешь, какого цвета будут настоящие ангельские слезы?

- Перламутровые, - немедленно ответила я, пятясь от кладбищенской сумасшедшей, которая начала неспешное движение в мою сторону. Из-за склепа орнитолога показался тот самый пес, который умел водить ритуальный автобус. В зубах он нес оброненную Бэлкой на одной из аллей колонковую кисточку.

- Ха! Сейчас-то тебя отключили, но подключали, подключали… Перламутровыми слезы будут у Ангела Альбиона, обычными - у Ангела Бостона, а у нашего Ангела они будут алыми. Если у тебя хватит смелости, если доживешь до того дня, попробуй эти слезы на вкус. Они солоноваты… Наш Ангел будет плакать кровью.

Последнюю фразу я уже додумала сама, я ее уже не слышала – летела, не чуя ног, по чисто выметенной сторожем дорожке к старинным чугунным воротам.

- А Мишука моего не трожь! – неслось мне вслед , Бэлка переключилась с пророческой волны по более привычную для себя, рок-н-ролльную, - и Китика не трожь! Чарлика себе возьми, Чарлика! Один черт, все сдохнем! Well, I sat right there in my seat well feeling like a king!

«Перламутровыми слезы будут у Ангела Альбиона.

Обычными – у Ангела Бостона.

У нашего Ангела они будут алыми».

Ангела какой местности Бэлка считала «нашим»? Подключите меня, пожалуйста, я хочу ЗНАТЬ.

И вот, как пишут в титрах кинофильмов, «прошло время»…
Осторожно пробираюсь вдоль кирпичной кладбищенской ограды к распахнутым воротам, внутренне готовясь к встрече с лохматыми псами. Для них припасены куриные косточки и несколько кусков ветчины… Сырой октябрьский ветер гуляет по аллеям Шелестящего Дола, лениво перебрасывая из стороны в сторону скрученные трубочкой сухие листья. Сторож в болотных высоких сапогах и необъятном прорезиненном плаще осунулся с момента нашей памятной встречи, потерял два передних зуба и указательный палец на левой руке.
«Псы откусили», - невесело думаю я, подходя к сгорбившейся на скамейке фигуре.
-Мадам, шево ишволите? – шепелявит сторож, ловя на лету пролетевшую сквозь дыру между зубами жеваную-пережеваную жвачку.
Как бы это выразиться поточнее? Так и сказать, что хочу, мол, видеть вашу местную сумасшедшую Бэлку дабы передать ей привет от узкого круга московской музыкальной общественности и благодарность за непреднамеренную помощь в создании классной песни?
- Я тут тюбетейку привезла, - начинаю издалека, лихорадочно соображая, а не завалялась ли где пачка сигарет для бедолаги. – Женщина тут у вас была… такая…
Сторож угрюмо кивнул, чихнул, матюкнулся и, наконец, поднялся со скамейки.
- Пойдем, - буркнул он и двинулся по знакомой мне аллее, - к Бэлке, значит, в гости пожаловала. Ну-ну… К той, что рожи ангелам размалевывала… Ну-ну, черт Хоттабыч, ну-ну.
Какой черт Хоттабыч? Из-за огромного черного креста появился неказистый песик. Он дрожал, поджимая то одну, то другую лапку, вздрагивая тщедушным тельцем с розовыми проплешинами.
«Мутировали. Они все здесь мутировали. Мощные мохнатые псины превратились в хвостатые лишаистые скелетики, здоровяк-сторож трансформировался в рыбака-спортсмена без реки и озера».
- Вотта, шдешь она и провалилашь, - сторож кивнул в сторону подозрительно знакомого приподнятого серого камня, - может, ливень почву размыл, может ещще чево… Дьявол ее рашберет. Бабенка-то ш придурью была…
«Теодор Корвайзер. Аптекарь. Покойся с миром, отравитель», - прочитала я и стало мне совсем грустно.
- Вон и и Хоттабыч видел, - дядька кивнул в сторону дрожащей псины, уже в третий раз за время разговора поднимающей лапу на надгробие аптекаря.
- Неделю кричала Бэлка-то, а потом и шатихла, - мой проводник по царству мертвых сокрушенно покачал головой и с шумом втянул воздух. – Я думал, упыри кого тершают, не шел, значит, боялша я… А энто она на помощь швала иш ямы. «Мишук! Мишук! Шпаши, родимый!» Так семь ночей и шлышалошь… Откудова мне шнать кто такой этот Мишук? Может, демон какой? Может, один демон другого кличет?
«Мишук! Мишук! Спаси, родной! – кричала Бэлка из глубокой ямы, заполненной жидкой глиной, - If I don’t get some shelter, I’m gonna fade away!
К краю ямы то и дело подходили молчаливые псы, заглядывали в нее и так же торжественно и молчаливо исчезали в разросшихся кустах сирени. Мишук Джэггер в те мгновения в очередной раз укрывался от уплаты налогов английской короне, Китик Ричардз падал с пальмы, виртуозно врезаясь головой в теплую курортную почву… Из-за проливных дождей никто на кладбище не захаживал, даже местные пьянчужки, любившие поспорить о философии Гегеля и Ницше в тени старинных склепов.
- Гошподь Бэлку накашал, - сторож укоризненно покачал головой, - тут девку одну похоронили, утопили ее… Кра-а-а-шивая, стерва… Утопили, шначит, жастрелил ее ухажер и утопил. И памятник ей родичи поштавили. Ангел, белый такой, как жжживой. Бэлка в тот день в аккурат пришла того ангела поганить швоими крашками. Ну и провалилашь. Поштоим? Помянем?
Из глубочайшего кармана беззубый дядька достал заветную плоскую бутылочку с напитком темно-янтарного цвета и два пластмассовых стаканчика.
- Да будет жемля Бэлке пухом, - произнес он и залпом опорожнил посудинку. Конъяк был отменный…
- На, жанюхай! – и странный собеседник ткнул мне в нос корочку заплесневелого черного хлеба.
…У гостеприимно распахнутых кладбищенских ворот, получив от меня пачку Malboro Light, сторож-рыбак поставил точку в бэлкиной истории.
- Череш неделю доштали ее, Хоттабыч мешто покажал… Гадошть, конечно, но мы ее вымыли… Н-да… Воняла Бэлка. И положили ее на крышку надгробия, шначит, прошохнуть. Утром пришли… - рассказчик помолчал, снова шумно втянул в себя осенний воздух , - утром пришли, а на лице бэлкином кто-то крашной крашкой слешки наришовал.
«Перламутровыми слезы будут у Ангела Альбиона, обычными – у Ангела Бостона, а у нашего Ангела они будут алыми… Наш Ангел будет плакать кровью», - моментально вспомнился мне бэлкин бред.
- Шпалили мы чертовку эту, огнем почистили, так ветер ишкры понешь, парочка замушоренных могилок и жанялась. Крашиво горели!
Опрометью бросилась я бежать обратно под заливистый лай доходяги-Хоттабыча и непонятные крики сторожа. Но не к тому месту, где погибла несчастная поклонница РОЛЛИНГ СТОУНЗ, а дальше, к Ангелу из светящегося белого мрамора, что был призван хранить покой утонувшей красавицы.
По щекам Ангела текли слезы…

Smiling faces I can see
But not for me I sit and watch
As tears go by

Я поднялась на цыпочки и дотронулась до блестящих на мраморе капель. Потом осторожно слизнула влагу с кончиков пальцев, пробуя эти слезы на вкус. Обычная вода, дождевая… Словно камень свалился у меня с души. Нет, Ангел не плакал, он просто не мог никуда спрятаться от моросящего осеннего занудства.
(с) www.margenta.ru